Увы, история о корабле-призраке с мёртвой командой не обошла стороной и российский флот. К сожалению, это была вовсе не легенда, а страшная реальность…
Случилось это в 1818 году. На исходе октября, заканчивая морскую кампанию, 18-пушечный бриг «Фальк» отправился из Кронштадта в Свеаборг, чтобы остаться там на предстоящую зиму.
Переход самый обыденный и ничем не примечательный. Мало ли плавали и до, и после «Фалька» наши корабли по Финскому заливу?Командовал бригом лейтенант Семён Щёчкин. Помимо командира на бриге находились мичманы Димитрий Жохов и братья Александр и Василий Абрютины, штурман Калашников, 35 матросов и одна пассажирка с сыном-подростком.
Осень 1818 года вообще выдалась на Балтике на редкость ненастной. От штормов за считанные недели погибло сразу несколько крупных судов: английский купеческий корабль «Индастри», любекское торговое судно «Гофнунг» и российское судно «Магдалина», которое было выброшено на берег прямо у Кронштадта. Количество повреждённых, потерявших мачты и якоря судов исчислялось же в несколько десятков.
В пути «Фальк» был задержан сильным штормовым ветром. А тут и ещё одна беда. У Стирсудена при отдаче якоря одной из лап пробило борт. Так как пробоина оказалась на уровне воды, вскоре началась сильная течь. Щёчкин принял вполне разумное решение - как можно быстрее выбросить бриг на пологую отмель, чтобы затем, исправив повреждения и удалив воду, можно было без особых усилий бриг с этой отмели снять. Ближайшая подходящая отмель имелась у Толбухина маяка. Туда и направился терпящий бедствие бриг. Однако из-за пребывавшей в трюм воды судно глубоко осело в воду и не смогло подойти близко к берегу.
Вечером 20 октября бриг уткнулся в отмель саженях в 100 от береговой черты. При этом вода доходила до самой верхней палубы. Штормовые валы перехлёстывали через неё. Относительно безопасными оставались лишь шканцы и ют. Из опасения быть снесёнными ветром лейтенант Щёчкин распорядился срубить мачты. После этого вся команда собралась на юте, то и дело обдаваемая бушующими волнами. К этому времени ударил ещё и сильный мороз. С брига выстрелили несколько раз, привлекая к себе внимание находящихся на берегу. Однако в тот вечер из-за сильного шторма помощь оттуда так и не пришла.
Из свидетельств очевидца: «22-го числа по утешении немного сей бури и по прочищении пасмурности с Толбухина маяка, отстоящего от Кронштадта вёрст на 14, сделан был телеграфом сигнал, что к западу от него военное судно терпит бедствие. Вследствие сего сигнала приказано было от военного губернатора и главного в Кронштадте командира вице-адмирала фон Моллера отправить с дальней брандвахты гребное судно с офицером, чтоб разведать, где стоит это судно, и для подания ему помощи».
О том, что произошло на терпящем бедствие бриге в течение штормовой ночи на 21 октября, оставил свои воспоминания один из лейтенантов флота, не пожелавший раскрыть свою фамилию и обозначивший себя «Н.А. Б-в». Позднее было выяснено, что это был известный впоследствии историк флота и декабрист Николай Александрович Бестужев, Именно он одним из первых утром 21 октября, несмотря на продолжавшийся шторм, поспешил к стоящему на отмели «Фальку».
Чтобы точней передать картину увиденного, приведём ниже описание Н.А. Бестужева: «Подъезжаю ближе. Мне казалось, что люди, в оном (бриге) находящиеся, протягивали руки и просили о скорейшей помощи, и потому я поспешил перегрести расстояние ста сажен или немного более от маяка до судна, удивляясь, однако, каким образом маяк, дав знать сигналом о судне, сам не подаёт доселе помощи, видя людей сих в таком положении.
Но какой ужас объял меня, когда, приближаясь к судну, увидел я множество людей замёрзших и обледенелых в разных положениях: одни лежали свернувшись, другие в кучках, третьи держались за борты, как бы прося о спасении. Первый, поразивший меня, был лейтенант Щёчкин, товарищ и приятель мой с самого малолетства, коего узнал я в ту же минуту, распростёртый навзничь с обмёрзлыми волосами и одеждой. За руку его держал денщик и, казалось, желал согреть оную своими руками. Прочие люди лежали кучами, как бы в намерении согреть друг друга взаимною теплотою.
Под одною кучею лежащих людей признал я молодого офицера Абрютина, коего, вероятно, матросы хотели согреть собою. Унтер-офицер подобным же образом был обложен. Другой офицер, облокотясь на борт, казался спящим. Все вообще имели вид спящих или умоляющих небо в своём спасении. Одна мертвенная оцепенелость удостоверяла меня, что люди сии уже умерли, и я едва мог опомниться от нового мне чувства - большего, нежели страх и сильнейшая жалость. Скрепив, однако, сердце, я думал было осматривать, нет ли ещё живых людей, как приехала с маяка лодка, с коей меня известили, что старания мои будут бесполезны и что двое из сих несчастных, в живых найденные, сняты давно уже с судна. Осмотрев, однако, хорошенько и не найдя ничего, я вышел на маяк, дабы разведать о сём приключении, и нашёл там двоих спасённых: комиссара Богданова и унтер-офицера Изотова, столь слабых, что едва были в состоянии отвечать на мои вопросы.
Они объявили следующее: никакого знака не можно было подать на маяк; пушки и порох были в воде; огня достать было невозможно; крик не помогал им, тщетны были все усилия, чтоб их услышали на маяке: рёв волн, разбиваемых о каменья, маяк окружающие, и свист ветра в снасти телеграфа, при маяке стоящего, препятствовали им быть услышанными. Темнота осенней ночи, увеличиваемая снегом и светом самого маяка, препятствовали часовым с оного видеть на несколько саженей вдаль. Таким образом, несчастные страдальцы принуждены были из боязни волн держаться друг за друга, оставаясь так без всякого движения, могшего их сколько-нибудь разогреть и избавить от холодной смерти. С девяти часов вечера до самого рассвета оставались они в сём положении.
Холод увеличился до пяти градусов. Многие из них уже замёрзли, многие снесены были волнами. Остальные едва дышали, оцепенев от холода. В исходе седьмого часа, лишь только можно было различить предметы, с маяка усмотрели несчастных и поспешили отправить небольшую лодку с семью человеками. Другого судна не можно было послать по чрезвычайности волнения, о камни разбивающегося. Но лодка опрокинулась на каменьях, и семь человек вброд едва спаслись сами.
Однако, поймав лодку и исправив оную, по возможности пустились опять. Часа два или более прошло дотоле, пока лодка могла добраться до судна, так что, подъехав туда, нашли уже только двоих живыми и то без всякого движения, с едва заметными знаками жизни. Прочие поодиночке умирали, прежде нежели могли дождаться спасения. Искав долго между мёртвыми и не находя ни одного человека в живых, люди сии с великой радостью возвратились на маяк, где, подав возможную помощь двум несчастным, к исходу только дня привели их в состояние рассказать все обстоятельства сего пагубного случая».
Из показаний оставшихся в живых комиссара Богданова и унтер-офицера Изотова:
«Военный бриг „Фальк“, нагруженный мукой, отправился 25 сентября из Кронштадта в Свеаборг под управлением лейтенанта Щёчкина 1-го… Вышел из Кронштадта с благополучным ветром, вскоре получили противный. Дувшие беспрерывно западные ветры заставляли бриг несколько раз спускаться в разные места и останавливаться там на якоре. Дважды он стоял за Готландом, дважды в Биорке, раз за Сескаром и раз за мысом Стирсуденом. Лейтенант Щёчкин, желая по назначению скорее попасть в Свеаборг и выполнить во всей мере долг свой, рассчитывал, что с первым, хотя немного благоприятным ветром он гораздо легче может сняться с якоря от Стирсудена, нежели из Кронштадта, из коего не при всяком ветре удобно выходить. В сём положении он стоял около шести или семи дней.
20-го числа началась буря; в 7 часов пополудни порыв северо-западного ветра, дувшего со снегом и морозом, был столь велик, что судно, стоявшее на одном якоре, потащило. Мичман Жохов, бывший на вахте, видя, что при достаточном количестве выпускаемого каната судно не перестаёт тащить, хотел бросить другой якорь на помощь первому, и для этого якорь сей, обыкновенно привязываемый горизонтально вдоль судового борта, был отвязан и оставлен вертикально в висячем положении, подвешенным к кран-балке.
Лейтенант Щёчкин, уведомленный о сём в ту же минуту, вышел наверх, отменил было кидать другой якорь, но, узнав, что якорь висит уже на кран-балке, и зная опасность сего положения при качке, тотчас велел его бросить.
Не напрасно было опасение Щёчкина, вследствие коего он велел отдать якорь: обледенелая верёвка, на коей он висел, не могла вскорости быть развязана, надлежало её рубить, и в это время якорь, раскачиваемый жестоким волнением, ударяя беспрестанно одним из своих рогов в судно, пробил обшивку и вода хлынула в большом количестве по всему трюму.
Спустить якорь на кран-балку, обрубить мёрзлую верёвку было делом одной минуты. Шкиперский помощник первый увидел течь и известил об этом начальника. Все меры против оной оказались тщетными; наконец, после многих бесполезных усилий, решено было, отрубив якорь, спускаться прямо на Толбухинский маяк, видимый от Стирсудена, и стать там на мель, чтобы, по крайней мере, можно было поблизости к берегу спасти людей. Отрубили канаты, распустили паруса, пошли. Течь начала усиливаться.
Отчаяние овладело всеми. Увещевания начальника не действовали: близкая смерть и неизвестность, в состоянии ли будет судно дойти, не затонув, до маяка, сделала всех глухими к приказаниям. Начали прощаться между собою; все побежали переменять на себе бельё по старинному русскому обычаю. Наконец вода в судне так распространилась, что переменявшие внизу бельё - иные, не успев выскочить, остались там, другие выбежали в одних рубахах, и судно, не дошедши саженей сто до маяка, село на дно, так, однако, что вода не покрывала верха судна.
Со всем тем волнение столь было жестоко, что бриг начало сносить с мели. Щёчкин, опасаясь, чтоб судно не потонуло на глубине, велел бросить остальной якорь и верп (малый якорь), чтобы удержаться ими на мелком месте; велел срубить мачты, на коих незакреплённые паруса более и более сдвигали судно с места. Повторяемые удары о каменья отбили руль, киль, и наконец нижняя часть судна начала разбиваться в щепы. Бочки и прочие вещи выносило из люков или выходов наверх, судно погрузилось совсем, одна только задняя часть оставалась сверх воды. Баркас, стоявший на палубе, был мгновенно оторван стремившимися уже через верх волнами и оными, поднимаясь, перебил многих людей, собравшихся на корме».
Оставшиеся же в живых были обречены на мучительную и долгую смерть от замерзания. Комиссар Богданов обязан был своим спасением двум шубам, а унтер-офицер Изотов был накрыт тремя матросами. «Какой пример любви к начальству в людях наших!» - так отозвался об этом поступке матросов адмирал В.М. Головнин.
Все погибшие с судна были сняты. В числе команды недоставало девяти матросов и одного офицера. Часть из них остались внизу, в том числе и пассажирка с сыном, ещё несколько человек смыло волнами.
У тридцатилетнего Щёчкина в Свеаборге осталась молодая жена. Двое Абрютиных, старший восемнадцати, а младший семнадцати лет, бывшие на «Фальке», являлись родными братьями жены командира. Отец их служил плац-майором в Свеаборге. «Удар слишком жестокий для отца и матери в один раз потерять двух сыновей и зятя!» - восклицал об этой семейной трагедии один из современников.
Разбитый волнами бриг «Фальк» в строй больше не вводился. Останки его позднее разобрали на дрова. Никогда более в российском флоте не было другого корабля с этим именем. В истории же нашего флота бриг, на котором произошла столь жуткая трагедия, ещё долго назывался не иначе как корабль мёртвых.
Погибшие с «Фалька» были похоронены на одном из кронштадтских кладбищ. Ныне не осталось ни могил, ни самих этих кладбищ.
Известный российский мореплаватель адмирал В.М. Головнин так отозвался на гибель брига и почти всей его команды: «Страшна и жестока должна быть участь странника, погибающего среди снегов отдалённой пустыни, где нет никакого для него убежища, ниже селений, откуда мог бы он надеяться получить помощь; но стократно ужаснее и мучительнее гибель несчастного, который замерзает, так сказать, на пороге собственного дома и для спасения которого стоило бы отворить двери, если б домашние его, покоящиеся в сладком сне, знали о месте его пребывания. Подобную сей горькую чашу суждено было испить злосчастному экипажу брига „Фальк“, разбившегося при самом входе в главный наш порт Кронштадт».
Быть может, в истории с бригом «Фальк» нет той жгучей тайны, которая окружает классический Летучий Голландец, но от этого его трагедия не стала менее страшной…
Вот уже почти полтысячелетия он не знает покоя ни днём, ни ночью. Вот уже почти полтысячелетия его непрерывно носит по всем морям и океанам страшная и неведомая сила. Ночью на его мачтах всегда дрожат огни святого Эльма, а днём солнце выжигает рассохшуюся палубу. В многочисленных пробоинах плещется вода, но это не мешает ему, как и прежде, уверенно держаться на волне. Его паруса всегда полны попутным ветром, и даже в полный штиль он уверенно мчится вперёд.
Это великий и ужасный Летучий Голландец - вечный скиталец морей, корабль-призрак. Его воспевают и проклинают, им восхищаются и боятся, а кроме того, вот уж пять веков пытаются раскрыть его тайну. Увы, узнать тайну Летучего Голландца, скорее всего, так же невозможно, как невозможно узнать тайны океана. А потому, пока будет существовать человечество и покуда люди будут ходить в моря, великая и загадочная легенда о «Летучем Голландце» не будет забыта.
«Призрак на палубе», Владимир Виленович Шигин, 2010г.
Свежие комментарии