Воспоминания моего деда — уроженца села Стеблёвка Ровенской области — о жизни при Польше в довоенные годы.
Тяжкий труд на своей и панской земле, домашний ржаной хлеб и липовый цвет вместо чая, домотканая одежда из конопли и дорогой дефицитный сахар, украинско-польский суржик и мирное сосуществование католиков и православных, а также о вступлении советских войск в Польшу в 1939-м году и первых реформах советской власти: раздача земли и создание колхозов, репрессии и ликвидация безграмотности.Э
О земле, помещиках и крестьянах
Мой отец в царское время закончил двухклассное городское училище с похвальной грамотой и с 12 лет — приблизительно с 1912 года — работал на почте в городе Дубно: начинал как ученик, а впоследствии стал полноправным почтовым служащим Российской империи, получавшим в месяц около 60 рублей. К 1918 году на его счету в банке было уже около 2000 рублей золотом — большие деньги по тем временам! А потом началась революция — и отец, конечно, всё потерял. При поляках для службы на государственной должности требовалось принять католичество, но отец, как и многие другие православные украинцы, отказался — считалось, что это измена, предательство. После чего вернулся в родное село, женился, получил в наследство 2 гектара земли и принялся работать в поте лица своего, тратя силы и энергию на добычу хлеба насущного.
Помещичьи земли в окрестностях Стеблёвки свободно продавались всем желающим, независимо от их вероисповедания и социального статуса, в рассрочку на 5 или 10 лет — хотя и стоили очень дорого. Бедными у нас считались семьи, у которых было всего 2 гектара, крестьяне среднего достатка располагали четырьмя гектарами земли и одной лошадью, те же, у кого в хозяйстве имелось 6 гектаров и 2 лошади, людская молва называла зажиточными. Таких «богатых» семей на всю деревню, состоявшую на то время из 130-150 домов, насчитывалось всего четыре. К числу зажиточных крестьян относился и мой отец, который со временем приобрёл у пана ещё 4 гектара земли в рассрочку на 10 лет. Считалось, что по истечении этого срока и уплаты всей положенной суммы земля полностью переходит в нашу безраздельную собственность — хотя на самом деле в договоре речь шла о том, что мы всего лишь берём её в аренду на 49 лет! Отец ежегодно платил пану за землю, продавая половину выращенного урожая, — и до 1939 года успел рассчитаться всего за 1 гектар! Ещё осенью нужно было платить разнообразные подати: налог на землю, страховой взнос за жильё, если кто отказывался — могли отобрать хату и всё имущество. Аналогичным образом, если ты не поспел вовремя внести очередной платёж за землю — она возвращалась владельцу, причём с потерей всех выплат, сделанных ранее. Помимо частных владений, имелась ещё и общинная земля, там никто не пахал и не сеял — только пасли скот: со всего села набиралось порядка 120-130 коров, для них специально нанимали пастуха.
Об особенностях сельского быта 30-х годов
Хотя мы и считались зажиточной семьёй, но жили небогато: держали корову, двух лошадей, домашнюю птицу, два раза в год — на Рождество и на Пасху — кололи поросёнка. На обед обычно ели борщ и выращенную на собственном огороде картошку, самая вкусная еда — вареники с творогом, которые обычно макались в шкварки. Сеяли рожь, пшеницу, овёс, ячмень, рапс, гречку, урожай собирали сообща: сегодня 5-7 человек работают у одного хозяина, завтра — у другого. Пшеницу, как зимнюю, так и яровую, жали в основном женщины, к этой работе приучали с малых лет. Многие выращивали сахарную свёклу и продавали её в Мизоч на сахарный завод: там же можно было по весьма сходной цене приобрести так называемый жом — отходы, которые шли на корм скоту на зиму. Рапс также продавали в Мизоч — на маслобойню, а гречку сушили, поджаривали, мочили в воде, толкли в ступе, отделяя таким образом кожуру от семян, а затем употребляли в пищу. Ржаной хлеб пекли сами — примерно раз в 2 недели, накрывали полотенцем и хранили на полке — портился он сравнительно медленно.
Мясо и сало в засоленном виде хранилось под потолком в коморе или сарае: считалось, что если вы можете протянуть «от сала до сала», от одного большого православного праздника до другого, — значит, семья живёт хорошо! В то же время среди бедняков ходила шутка: дескать, если приходится совсем туго, — берите сало и мажьте им хлеб! Жнецам на обед в поле обычно несли сало, хлеб, огурцы, лук. Селёдка считалась дефицитом, сахар — достаточно дорогим продуктом, чай мы не покупали — по весне собирали липовый цвет, сушили, а потом заваривали и пили весь год. Алкоголь взрослые употребляли сравнительно редко: при поляках было запрещено гнать самогон, за этим строго следили, а водка стоила недёшево. Единственное исключение делалось по большим праздникам: собиралась вся родня, человек 12, по такому случаю покупали трёхлитровую бутыль водки, наливали по маленькой рюмке и пускали её по кругу — такой был обычай.
Интересно, что в те времена многие выращивали коноплю — это не запрещалось. Конопля бывала двух сортов: на пыльцу и на семена. Пыльца возбуждающе действовала на людей — сельские знахари об этом знали, собирали её и использовали в лечебных целях. Гораздо больше сеяли для производства материи: снопы такой конопли квасили в речке, потом высушивали, отбивали костру — твердые части стеблей, так что оставались одни мягкие волокна, расчёсывали их железной щёткой, вручную, на коловоротках тянули нитку. Готовые нитки наматывали на катушки и относили односельчанам, у которых дома были ткацкие станки — таких машин в нашем селе было штук 5. С помощью станков из этих ниток пряли полотно, которое затем вымачивалось в воде и выкладывалось на солнце — для отбеливания. Готовая материя была с одной стороны белой, а с другой серой — из неё шили рубашки и исподнее бельё. Верхнюю одежду покупали в Мизоче, хотя это и влетало в копеечку: первый костюм мать купила мне аж после войны! В Стеблёвке при Польше тоже был небольшой частный магазин: там можно было купить конфеты, сало, пиво, соль, перец. За всем остальным приходилось ездить в райцентр — в лавочках, которые содержали местные евреи, можно было найти практически всё, что душе угодно, вплоть до апельсинов и мандаринов.
Стирали обычно так: на три дня замачивали бельё с золой, потом отвозили на речку, полоскали — и летом, и зимой, в одном месте вода никогда не замерзала, там били тёплые подземные ключи. Затем везли обратно домой, отбивали бельё деревяшкой, тёрли с мылом, содой или без них, и вывешивали на просушку. Хозяйственное мыло дома имелось, но предназначалось, скажем так, для особых случаев. Помню, в 1938 году у нас проводилась лотерея, и я на 20 грошей выиграл кусок пахучего туалетного мыла — разговоров было на всю деревню! Электричества, понятное дело, ни у кого не было — жгли свечи и керосиновые лампы: когда в 1948-м году в село провели первые радиоточки — они смотрелись, как какие-то невиданные заморские диковинки…
Об этнических и межконфессиональных взаимоотношениях
В райцентре Мизоч в те времена достаточно мирно уживались представители трёх основных национальностей — поляки, украинцы и евреи, в городе спокойно сосуществовали католический костёл, православная церковь и синагога. Помню, на большой летний праздник в парке пана Карвицкого, куда, кстати, разрешалось приходить всем желающим, собиралось в том числе высшее общество со всего района, и за одним столом торжественно сидели ксендз, православный поп и раввин. Вместе с тем, всё делопроизводство велось только на польском языке, а для того, чтобы работать на государственной должности, нужно было принять католическую веру. За порядком присматривала польская полиция, представители которой были наделены довольно большими правами: за оскорбление или ослушание можно было угодить в тюрьму. Полицейские следили, чтобы у каждого сельского дома был туалет, не разрешали разводить грязь на улицах, арестовывали тех, кто занимался антиправительственной агитацией и пропагандой или самовольно варил самогон. Евреев — тех действительно повсеместно называли «жидами», могли ни за что ни про что побить. Поляки говорили, что в России голод — так наши крестьяне не верили, смеялись: «Россия очень большая — как такое может быть?».
На весь Мизоч и окрестности было, по-моему, всего два врача: один лечил всех подряд, правда, приём у него стоил 5 злотых, другая, по прозвищу «Сухая Докторша», принимала исключительно поляков. У нас в деревне все свободно говорили на украинском языке, вернее, на польско-украинском суржике. При этом, правда, большая часть населения Западной Украины была безграмотной и жила очень бедно: мать, к примеру, проучилась в школе всего полгода, до холодов — у них в семье было пятеро детей, и всего одни чоботы на всех! А дед мой, если слышал на улице перезвон бубенцов, тут же снимал шапку и кланялся, это у него в крови было: паны едут, надо поклониться, иначе побьют батогами! С него потом ещё солдаты смеялись: «Диду, ти шо, здурiв? Шо ти робиш?». Единственным человеком на весь многотысячный Мизоч, который учился в университете, был сын пана Карвицкого — он погиб ещё до войны, катаясь на лыжах где-то в Карпатах. Сельское образование при Польше насчитывало четыре класса: как правило, все заканчивали только два из них, а дальше шли работать. В Мизоче можно было закончить восемь классов — но за это уже нужно было платить. Обучение проходило на украинском языке: я пошёл в первый класс в 1939 году, проучился около полугода, правда, единственное, что запомнилось мне с тех пор — отрывок из народной песенки «Ой, чи живi, чи здоровi всi родичi гарбузовi?»…
О вступлении советских войск в Польшу
Как сейчас помню: мы с отцом пришли в магазин, встретили нашу сельскую учительницу, у которой дома был радиоприёмник, и от неё узнали, что Германия напала на Польшу. В ближайшие два-три дня была объявлена мобилизация: молодых парней призвали в польскую армию, примерно 8-10 сентября их торжественно провожали на фронт — поезд, музыка, женщины плакали. Польшу у нас никто особенно не любил и не поддерживал, желающих сражаться за неё было ещё меньше, поэтому люди не сильно переживали — продолжали заниматься повседневными делами. Несколько дней спустя я сидел в хате один — все взрослые работали в поле, и вдруг слышу — звонит телефон. Отец к тому времени был сельским старостой, и к нам домой провели телефон — с одним общим номером на Стеблёвку и два соседних села, Замлиння и Волыцю. Я беру трубку — оказалось, звонят из Мизоча, с почты: «Кто у аппарата?». «Сын старосты», — отвечаю. «Передай всем, что Совець йде на помоц!». На следующий день в наше село и вправду вошли сначала советские танкетки, а затем и пехотные войска. Встречали их вполне доброжелательно: кормили, поили, расспрашивали, удивлялись, что они едят макароны с хлебом. Ровенская область ведь до революции была частью Российской империи — так что тёплое отношение к русским здесь сохранилось и спустя 20 лет.
Солдаты, со своей стороны, тоже относились к нашим хорошо: мне запомнилось, что многие из них считали нужным обзавестись часами — причём не отбирали, а именно покупали. Никакого сопротивления им не оказывалось — ни боёв, ни стрельбы. Первое, что было сделано по приказу советской власти — обезоружена польская полиция. Через пять дней всех полицейских арестовали и куда-то увезли — наряду с судьёй, адвокатами и представителями высшего католического духовенства из Мизоча. Арестовали и тех, кто имел отношение к «Щельцам» — польской националистической партии, созданной в 1938-1939 годах, куда принимали только поляков: они носили особую военную форму, маршировали с оружием, устраивали военные учения. Ещё через пару дней была арестована дочь графа Карвицкого с сыном — её муж, пан Запольский, куда-то сбежал. Пани посадили на телегу, провезли через всю деревню: она, ясное дело, плакала, многие люди выходили из домов и передавали ей хлеб, одежду. Что с ней стало — неизвестно, во всяком случае, больше мы её не видели. Обычных сельских жителей, насколько мне известно, репрессии не коснулись: никого не тронули — ни украинцев, ни поляков, ни евреев...
О довоенных реформах советской власти
Некоторое время спустя начали раздавать помещичью землю, для этого организовали специальный комитет: все жители Стебливки, Замлиння и Волыци, кто раньше работал на пана, получили наделы — кто два гектара, кто три. Нам ничего не дали, но зато отменили все старые долги. Крестьяне, разумеется, были очень довольны, тут же всё перепахали и засеяли, причём работали с особенным рвением и усердием. В 1940 году в бывшем панском имении организовали МТС — машинно-тракторную станцию: набрали из окрестных сёл молодых людей, кто хотел выучиться на тракториста, построили для них общежитие, предоставили в распоряжение станции штук 10 колёсных тракторов разных моделей, плюс ещё четыре гусеничных. Там же, на станции, была создана партийная ячейка, периодически проводились митинги — активно пропагандировалась советская власть. До этого все сельскохозяйственные работы делались вручную, с помощью плуга и бороны, в которые впрягались лошади — а тут работа закипела не на шутку: обработали землю, осенью собрали большой урожай — хлеб дешёвый, в магазине навалом разных недорогих продуктов — в общем, всё складывалось как нельзя лучше. Правда, вскоре «сверху» был брошен клич о том, что в каждом селе пора создавать колхозы. Для этого предлагалось сдать всех коров и лошадей государству: разобрать сараи и сделать один общий колхозный двор. Люди ходили, недоумённо пожимали плечами и всё спрашивали: зачем, для чего это нужно? Кто-то предложил сделать всё-таки не три разных колхоза, а один большой, на три окрестных села. Крестьян вызывали по ночам в сельсовет и под давлением заставляли подписывать заявления о вступлении в колхоз — многие были против. Правда, в конечном итоге до начала войны колхозы организовать так и не успели — всё осталось на уровне разговоров.
В январе 1940 года отца ни с того ни с сего объявили «кулаком»: обложили новыми непосильными податями — помимо налога на землю каждый двор должен был ежегодно сдавать государству определённое количество зерна, молока, яиц, мяса, причём с «кулаков» спрос, понятное дело, был куда больше, чем со всех остальных. Более того, грозили отобрать и землю, и имущество, и даже вывезти в Сибирь — хотя все говорили, что там очень хорошо живётся, даже лучше, чем у нас. Знакомый механик с МТС посоветовал отцу написать письмо на имя товарища Сталина. Отец так и сделал: подробно рассказал о том, что он вовсе не эксплуататор и угнетатель, а простой крестьянский сын, два гектара земли получил по наследству, остальные купил в рассрочку у пана, всю жизнь работал в поте лица своего и никогда не выступал против советской власти. И письмо, похоже, действительно дошло до самых верхов: во всяком случае, два месяца спустя, в марте, все обвинения с отца сняли, а налоги значительно снизили.
Осенью 40-го года советская власть организовала в нашей деревне курсы ликвидации безграмотности: мужчины и женщины разных возрастов, не знавшие грамоты, всю долгую зиму 1940-1941 года собирались вместе в большой хате на «вечерницы» и учились читать. Вскоре в здании школы в соседней деревне Волыця был организован большой клуб, где встречались, общались, обменивались полезной информацией, слухами и сплетнями. Попутно там распространялись основные идеи советского строя — о том, что земля принадлежит государству, но, тем не менее, всё вокруг отныне наше, мы работаем сами на себя и так далее. Особенно популярной была сталинская Конституция, в которой провозглашалось всеобщее избирательное право, права на труд и отдых, бесплатное образование — у каждого дома была такая брошюра. Всё обучение проходило полностью на украинском языке и не стоило сельским жителям ни копейки.
О событиях накануне Великой Отечественной
Накануне войны ходили упорные слухи о том, что готовится большая «чистка». Отца сместили с должности старосты, вместо него на должность председателя сельсовета был избран другой человек — он тоже уговаривал всех вступать в колхоз. Четыре самых зажиточных семьи из нашего села должны были отправить в Сибирь, которую людская молва называла богатым и процветающим краем. В пятницу, 20 июня 1941 года, перед самым началом войны, замполит местной МТС организовал большой митинг. Речь на собрании шла о самых насущных проблемах: вот, дескать, многие говорят, что будет большая война, но это неправда — мы будем воевать малой кровью на чужой территории, а пока что надо готовиться, собирать урожай и поддерживать дисциплину…
Продолжение следует…
Автор: Диментий Ворошилов
Свежие комментарии